Петербургская острая желчь.
Царскосельская хмурая осень.
…Кто велит нам вести эту речь,
Ту, что мы до могилы не бросим?

По аллеям, средь фавнов, химер,
Он ходил тенью брата сторонней – 
Царскосел, педагог, лицемер,
Белый лебедь под маской вороньей.

Но вонзалась, как из-за угла,
Боль под сердце – не смей шелохнуться…
И сибирская черная мгла
Закипала в крови петербуржца.

И невольно, в предсмертной тиши, 
В пустоте –  он дышал все смелее
Вьюжной совестью русской души,
Снежной замятью Гипербореи…

И ломались суставы веков,
И рождались слова, злом язвимы,
И полынная крепость стихов,
Горьких, терпких и незаменимых…

И звучал в тихих строчках металл, 
Тонкий хмель, отравляюще жаркий…
…Серый дым. Петербургский вокзал.
Смерть – античной, классической марки.

…Наплывает полярная мгла,
Звуки реют, не смея ласкаться,
И два черных, два смертных крыла
Прямо на сердце мощно ложатся…

И встают пред глазами – из тьмы –
Непонятные воспоминанья:
Желтый пар старой омской зимы,
Желтый дым, облегающий зданья…

Над Невой, обреченной судьбе,
Плыли тени былой Мангазеи…
И лежал на вокзале, в толпе,
Петербуржец из  Гипербореи.